by yeo

— Да если бы все члены, что я видела, воткнуть тебе в спину, — сказала стоат, — ты бы стал похож на дикобраза.

Гоген замолчал.

«Горло болит» «Простудился?» Кутается в поднятый воротник пиджака «Говорил тебе»

Ветер сильный, сносит буквально, у Винса до ребер с боку, и волосы в ту же сторону, и ветви деревьев. Ноги заплетаются, пытается удержаться, иногда не удается, оступается.

«Долго еще?» Идет. Плачет что ли? «Ты плачешь что ли?» Чуть не падает. «Эй, Винс, ты плачешь что ли» Глаза закрыл рукой, не видно. Идем.

«Почему он уехал, йео?» Молчу. Остановился, смотрит в одну точку. «Пошли, Винс» Ветер еще сильнее, кажется, сейчас сметет его как пластиковую фигурку, поднимет в воздух, закружит, унесет прочь. «Вернется» говорю. «Вернется, Винс». «Почему, йео?» Поворачивается, смотрит на меня. «Почему?»

Зашли в третьяковку.

«Это что за убожества…» В другом конце зала Гоген забрался с ногами на стул. Тут же подошла тетенька-смотритель-за-залом «уберите ноги, пожалуйста, вы что себе позволяете?» «я устал» «послушайте, слезайте немедленно, а не то я позову охрану» «Это Гоген» с гордостью сказала Стоат. «Немедленно слезайте» не обратив внимания на стоат, повторила тетенька. Подошел Винсент. «Это позор, Поль )) И они называют это художественной галерей ))» Он схватил висевшую рядом картину и с силой рванул, картина не поддалась. «Да вы…» тетенька с ужасом отпрянула «Не дается…» Ван гог дернул еще и еще раз «Как же я устал» вздохнул Гоген. Затем он встал. «Дай сюда» он отодвинул Ван гога в сторону и отодрал картину от стены. Ван гог захихикал. Тетенька, схватившись за сердце, стояла в двух шагах от них. Гоген, с картиной в руках, не знал что с ней теперь делать. «А не так плохо» сказал он, всматриваясь в полотоно. Ван гог закурил, оскалил черные остатки зубов и с почти ленинским прищуром продолжил осматривать композицию. Стоат бросила на смотрительницу победоносный взгляд, вскинув левую бровь, хмыкнула и медленно прошагала по залу.

Ближе к выходу она ускорила шаг, так как компаньоны ждать ее не собирались.

Стоат извинялась все чего-то, Гоген спросил «а синие волосы-то нахера?» «скорее цвета морской волны» поправила стоат и «тоже мне художник блять» в сторону. Но слух будь здоров у Гогена, «чего сказала, я не понял?» «нет нет, ничего, извините», но Гоген помрачнел тут же. Ван гог хохотал сквозь зубы «чего?» «девчонка знает толк ))» «блять» «не злись». Вдоль набережной, до статуи Петра.

«Курить будешь?» «Нет, спасибо»

Солнце слепило. «Вы на Тим Рота чем-то похожи» «На кого?» «Простите, если обидела» «Кто это?» «Актер. Смотрели Розенкранца и Гильденстерна?» «Это кто?» «Ну это» Гоген сплюнул «да что ты церемонишься-то с ней, видишь троллит она нас, как детей» «Я вовсе не тролю» «Даа, блять»

«Надолго приехала вообще?» «До среды» «скорее бы среда…» процедил Гоген. «Извините…»

Солнце было в зените.

Ван Гог совсем обезумел. Говорит сам с собой, бормочет что-то, в глазах слезы, головой мотает, заламывает ее кверху, словно ярмо хочет сбросить, словно связан по рукам и ногам. И я хочу помочь ему, хочу излечить его как-то, не знаю, высосать яд у него из сердца что ли, обнять его крепко-крепко, сжать изо всех сил, сказать «дорогой ты мой, родной, ну что ты, что ты? что мучает-то тебя? что ж ты измаялся-то так, измаялся совсем, дорогой ты мой, ну что ты, что же ты…»

А вдалеке облачка плывут. «Ты смотри на них и представляй» «что представлять, мам?» «ну вот видишь, это как будто собачка, а то на крокодила похоже, правда?» гляжу, напрягаюсь изо всех сил, чтобы увидеть эту собачку, крокодила этого, чтобы стать ближе с ней, чтобы не отдалиться от нее своим невидением, «видишь?» но врать не приучен, это хуже еще и молчу «видишь собачку?» и начинаю плакать.

«Он же обезьяна. Громила чертова. Орангутанг. Ты видел, как он обращается с женщинами?» «Они от него без ума» «Ты видел, как он обращается с ними?» «у официантки борода, смотри )» «йео, он же животное, ты-то хоть понимаешь это?» «ты просто злишься, что он более успешен» «успешен?! он?! хха!» «винс, ты не продал еще ни одной картины» «ффу, да при чем тут это…» «ни одной, винс, и ты просто злишься, что ему удается впарить…» «он прекрасный художник» «…этим недотепам» «мастер» «в сущности, кто определяет цену? как ты объективно можешь оценить, измерить в золотых слитках, ну ладно, допустим я бездарь, но ты, или, ренуар» «о! ренуар!» «не суть, ну возьми джона» «джона?» «джона, педро, кого угодно, как ты оценишь, на каких весах ты взвесишь? тетка одна, директрисса какого-то музея, она говорит, что леонардо ты не перепутаешь ни с кем, что подходя, касаясь, соприкасаясь с мастером, ты чувствуешь что-то такое, и не можешь ошибиться. разве это критерий?» «конечно, нет» «конечно, нет, но если 7 человек из 10 сказали, что это леонардо, то купленный в бостоне за 48 баксов кусок холста поднимается в цене до 100 миллионов!» «миллионов!!!» «миллионов, винс! потому что 5 экспертов сказали да, и кто даст гарантию, что они не получили с этого откат!» «миллионов!» «вот так-то, друг» «……….но это леонардо, йео, что уж тут» «?…..» «он гений» «……….» «однажды я продам свою картину и куплю вам с Полем по колоде карт, тех, с голыми тетками, помнишь? мы видели у Бенуа?» «эх» «Поль будет рад )»

В последние дни Ван Гог что-то совсем помрачнел. Ест всегда один, набирает поднос, зависает иногда как будто, его трогают за плечо, он дергается, словно его вырывают из сна, двигается дальше. Сидит у окна, в левом крайнем углу, если смотреть на дверь. На людей не смотрит, только в окно, или двигает солонку, чуть дальше, чуть ближе, усмехается чему-то, хмурится.

«Ты говорил с ним?»

«Нет»

Я спускался в шахты и смотрел им в лица. Вечерами напивался до смерти. Играл в кости. Проигрывал, брал в долг, снова проигрывал. Сделал предложение одной проститутке, но она отказала. Хотел дать ей в зубы на прощание, а вместо этого купил на последние деньги браслет. Она швырнула его в стену.

Ботинки рисовал. Ставил на пол и рисовал. Не могу без натуры. Пробовал из памяти, но все время какие-то сосны выходят, домик какой-то из бревен, речка, дальний пляж. Мы ходили с родителями туда, там был мягкий спуск, можно было долго-долго идти и все равно было по грудь, и мне нравилось это тем, что увеличивало мир реки для меня, не сраный пятачок возле коряги, где через шаг начинается такая глубина, что тонешь тут же, уходишь с головой, а дядя смотрит на меня, и то ли ему похеру совсем, то ли все это выдумки, про кровное родство и прочее, или во мне материнская кровь? Много думал над этим.

Потом Париж. Потом вас встретил, ребята. Потом встретил вас.

Пришли в аркады. Гоген зарубился с Винсентом в Karate Champ, порвал его как ребенка. Тот матерился, дергал за ручки, жаловался на кривое управление, по кнопкам долбил. «Иди посиди, смотри как мастера играют» сказал я, подходя ко второму джойстику.

«Игра не реалистична» начал свой бубнеж Ван Гог. «Да да» сказал Гоген. «Я не понимаю, неужели, то есть они проходят мимо и стоят спинами друг к другу, это реалистично по вашему?» «Иппон!» воскликнул Гоген, я чертыхнулся. «В пизду» «Слабаки чертовы )» «Давай еще раз» «Эй, Винс» начал Гоген, не отрывая глаз от экрана, уверенными движениями вставляя джойстики в разные стороны света, вест, вест, зюйд вест, норд! «блять» «не знаю, не понимаю зачем мы торчим здесь, на последние деньги ты накупил четвертаков, а у меня кадмий закончился, в этом месяце посылки от тео не будет, а у меня…» «не будет?» настороженно спросил Гоген «…закончился кадмий, мне нечем писать, я должен работать день и ночь, чтобы вышло что-то путное, чтобы донести до людей, донести до вас, тьпфу, ведь я даже до вас не могу…» я почувствовал, что Гоген потерял концентрацию и дал ему кулаком по яйцам, ринго старр поднял флажок «RED!» «Что ж ты не сказал, что денег в этом месяце больше не будет?» «…донести до людей те ощущения, что переполняют меня, когда я смотрю на эти лучи, как они озаряют все, как все становится…» «БЛЯТЬ!» «НЕ портите автоматы!!!» «Пошли отсюда» «…и для этого мне нужен кадмий, которого больше нет, а ты покупаешь четвертаки на все, что у нас было, хотя говорил, что будешь вести кассу и…» я вытолкал его к выходу.

Разноцветные звуки увеличившихся на единичку кредитов, подобранных паверапов, съеденных монстров и убитых героев, постепенно сходили на нет.

Гоген просто дал бы вам всем пиздюлей, если бы вдруг дошло до философского обсуждения. Просто в хари бы натыкал перстнем на мизинце, посек бы брови, зубы бы пооткалывал. Потому что не любил он пустобрехов вроде вас, не любил и все тут.

Мы сидели на тротуаре Рю де Риволи и пялились на проезжающие экипажи. Гоген сплюнул и сказал «в 40-е здесь ходил Д’Артаньян, ходил и не дул в ус, у него была заячья губа, если ты не в курсе, за этим он и отрастил усы» «а в шляпе-то он зачем ходит все время?» «да потому что он мудак» Я отхлебнул Яги, как-то внутренне напрягся, собрался, сжался в пружину, и каким-то просебяшным «да и хер с ним» спустил вдруг с внутреннего крючка, и разжался ему кулаком чуть выше зубов. От неожиданности он упал на спину, чуть сдернул головой, чуть взболтнул там внутри, поставил на место все, все пазы защелкнулись, и он расхохотался. Я смотрел на него в остатках тупой злобы, в недоумении, то сжимая, то разжимая кулаки. Прохожие оборачивались на нас, а Гоген все никак не мог угомониться.

«Чего ты ржешь-то блять?» «Охх» отсмеявшись сказал Гоген «а вот теперь пора на пленэр.»