Хочется все время обидеться на кого-то. Типа, вот эти про меня не написали, те на письмо не ответили, корейцы вообще вон игнорят полностью, хотя казалось бы.
И позиция, понятно, детская, непродуктивная. Толкнули в спину с лодки — выплывай сам теперь как-нибудь, скучать не будем.
Но любые «удаления твиттера» при этом такая же детская истерика «ну и ладно, ну и пожалуйста, ну и без вас обойдусь как-нибудь», а сам завернул за угол и смотришь, как там они без меня, играют, задумались? играют похоже… и в нападении Толик уже…
А в идеале опять же, в идеале-то. В идеале ты вышел такой на балкон, вдохнул утра и думаешь «ух и классный же денек будет! еще один!»
Такая все это тоска, конечно. Вишлисты эти все, постики. В идеале ведь хотелось всегда Мастером на Горе быть. Крутить железные шары в шероховатой ладони, осаживать улыбочкой, растворять взглядом за облака.
А в итоге мелочность какая-то. И зловонное бормотание под нос.
Перпендикуляром к корпусу два
«йео, привет!»
и сразу май всей силой своей, и земля вдруг так близко и ясно, и белые лепестки на ветках, отец Рыжего мимо, «здрасьте», не узнал. И смотрю в лицо его, и чуть выше на балкон, отец докуривает, крикнет «домой!» или рано еще? выстреливает бычок на крышу над булочной, «спустись, возьми горяченького», а лицо-то не изменилось, смешно даже, кроссовки, морщины что ли возле глаз? не, не может быть, и бросает имена и клички, и каждое расцветает пролитой акварелью, а слева подъезд Тёмика, и щемит в груди
и Володя вдруг, 35 ему? больше? такой же лохматый, худой, с собакой все той же, не может быть с той же, не живут столько они, но вот же он, и улыбочка набок, и задор как будто бы прежний, и сейчас он сходит за мячом
но делаю вид, что не заметил, а рука теплая такая, живая, и с удовольствием жму ее, и хорошо, что в темных очках.
Пришел я к тому, тоелс, что никто меня не уважает теперь нихера. Вот такой итог.
Вышло так (или выходит еще? окончательный монтаж это или еще почиркаем кадры?), выходит пока так, что гребаная социальная иерархия это и есть венец творения, и никакие шаги в сторону, или выходы за окружность никому не интересны, и оценивается все по прежнему банально и скупо по высоте красного гребешка. И вроде бы как хочется сказать, что ты над или ведешь счет, а по факту — все это лишь омежные отговорки.
И в рамках этой парадигмы мне не то чтобы не хочется, но как-то снова противно жить, и успокаивает лишь то, что я все еще проломлю голову любому из них в уличной драке. Однако это далеко уже не так очевидно. А к старости уйдет и оно, и будешь сидеть как почти разложившийся Де Ниро, уставившись на незакрытую дверь, наивный «кто это?» в момент обесценит подборку великих знакомств, а ничего другого за душой и не будет, да даже и будет — цена тому все равно окажется не велика.
end of season eleven
Жалко все-таки, что все обосрались в итоге.
Хорошо было сидеть в конфах и чатиках, удалять блоги, банить пидарасов, копаться в бесконечном инди-говне. А теперь жизни никакой нет в инете. Даже послать кого-нибудь нахер в том же твиттере я не могу, не говоря уже о том, чтобы опустить какую-либо игру.
И звать-то, по большому счету, некого, потому что все обосрались в итоге, и поле усеяно трупами и смердящими зомби, а если еще и шевелится кто-то в кустах, то это скорее всего коттон.
А я даже и не знаю о чем собственно говорить теперь, даже если бы вдруг было и с кем.
Не знаю.
Помню как за неимением фантазии что ли, ну, журнальчиков не было еще, некому было эстетике-то научить, некуда было вбить «как правильно носить галстук», поэтому все что мог «а давайте белые футболки и черные брюки, пойдет?» В рожу-то плюнуть побаивались, хотя что еще более тривиального можно было придумать? Белые еще, ладно бы хоть цвет какой-то особенный, нет, белые.
Куртки конечно манили клубные, надувные бомберы, с тиграми и названием банды, ну или хотя бы с буквой греческого на груди, хотя бы с «А». Почему-то хотелось уравняться что ли со всеми? Или наоборот, иметь что-то осязаемо общее? Наверно. Скорее всего.
Но и это не вытянули, конечно. Даже сраные белые футболки.
Чего-то соскучился вдруг по друзьям своим. По всем. Анна Степановна говорила нам на последнем вечере встреч, ребята, готовьтесь к старости, готовьтесь к тому, как вы будете проводить свое время в условиях полной ненужности другим. Как будто к этому можно как-то подготовиться.
Запах вечернего парка — рядом, и тут нет никакого секрета и потерянных билетов. Можно пойти туда уже завтра. Но цена этого — одиночество.
Которое и так ведь уже здесь, не в старости, а вот когда мама закрыла дверь на ночь, вот уже тогда. И рассказ дедушки о том, как он летал в Сочи, простой и волшебный как сказки Шахерезады, и «холодок» возле светильника дневного света, и уличный фонарь через паутину тюля, пространство комнаты, прохлада подушки под головой.
А потом я лежал и смотрел на ковер на стене, наполненный магическими лабиринтами, приключениями, загадками древних цивилизаций.
and the sun rose
Это такой шенму без Шенму, или как там звали его? Рио? Рё? Хазуки, Рио.
Сентябрьское солнце жгло грудь, прожигало рубашку насквозь, искало фитили моего сердца и памяти, а потом вдруг накрыла вселенная, синим полотном, глубоким и полным, и в сощуренных очертаниях высотных домов я разглядел свои былые мечты.