by yeo

Пришел я к тому, тоелс, что никто меня не уважает теперь нихера. Вот такой итог.

Вышло так (или выходит еще? окончательный монтаж это или еще почиркаем кадры?), выходит пока так, что гребаная социальная иерархия это и есть венец творения, и никакие шаги в сторону, или выходы за окружность никому не интересны, и оценивается все по прежнему банально и скупо по высоте красного гребешка. И вроде бы как хочется сказать, что ты над или ведешь счет, а по факту — все это лишь омежные отговорки.

И в рамках этой парадигмы мне не то чтобы не хочется, но как-то снова противно жить, и успокаивает лишь то, что я все еще проломлю голову любому из них в уличной драке. Однако это далеко уже не так очевидно. А к старости уйдет и оно, и будешь сидеть как почти разложившийся Де Ниро, уставившись на незакрытую дверь, наивный «кто это?» в момент обесценит подборку великих знакомств, а ничего другого за душой и не будет, да даже и будет — цена тому все равно окажется не велика.

Жалко все-таки, что все обосрались в итоге.

Хорошо было сидеть в конфах и чатиках, удалять блоги, банить пидарасов, копаться в бесконечном инди-говне. А теперь жизни никакой нет в инете. Даже послать кого-нибудь нахер в том же твиттере я не могу, не говоря уже о том, чтобы опустить какую-либо игру.

И звать-то, по большому счету, некого, потому что все обосрались в итоге, и поле усеяно трупами и смердящими зомби, а если еще и шевелится кто-то в кустах, то это скорее всего коттон.

А я даже и не знаю о чем собственно говорить теперь, даже если бы вдруг было и с кем.

Не знаю.

Помню как за неимением фантазии что ли, ну, журнальчиков не было еще, некому было эстетике-то научить, некуда было вбить «как правильно носить галстук», поэтому все что мог «а давайте белые футболки и черные брюки, пойдет?» В рожу-то плюнуть побаивались, хотя что еще более тривиального можно было придумать? Белые еще, ладно бы хоть цвет какой-то особенный, нет, белые.

Куртки конечно манили клубные, надувные бомберы, с тиграми и названием банды, ну или хотя бы с буквой греческого на груди, хотя бы с «А». Почему-то хотелось уравняться что ли со всеми? Или наоборот, иметь что-то осязаемо общее? Наверно. Скорее всего.

Но и это не вытянули, конечно. Даже сраные белые футболки.

Чего-то соскучился вдруг по друзьям своим. По всем. Анна Степановна говорила нам на последнем вечере встреч, ребята, готовьтесь к старости, готовьтесь к тому, как вы будете проводить свое время в условиях полной ненужности другим. Как будто к этому можно как-то подготовиться.

Запах вечернего парка — рядом, и тут нет никакого секрета и потерянных билетов. Можно пойти туда уже завтра. Но цена этого — одиночество.

Которое и так ведь уже здесь, не в старости, а вот когда мама закрыла дверь на ночь, вот уже тогда. И рассказ дедушки о том, как он летал в Сочи, простой и волшебный как сказки Шахерезады, и «холодок» возле светильника дневного света, и уличный фонарь через паутину тюля, пространство комнаты, прохлада подушки под головой.

А потом я лежал и смотрел на ковер на стене, наполненный магическими лабиринтами, приключениями, загадками древних цивилизаций.

Это такой шенму без Шенму, или как там звали его? Рио? Рё? Хазуки, Рио.

Сентябрьское солнце жгло грудь, прожигало рубашку насквозь, искало фитили моего сердца и памяти, а потом вдруг накрыла вселенная, синим полотном, глубоким и полным, и в сощуренных очертаниях высотных домов я разглядел свои былые мечты.

Нет. Ничем не победить это, эстетику закуривания, когда дым заполняет купол головы, и цвета бледнеют почти сразу же, становятся тусклыми, а слезы кристаллизуются в комок, с которым уже можно как-то справиться. И потом выдыхаешь в черно-черно-белое небо, и хотя осень обнимает тебя со всех сторон, чувствуешь себя как блудный сын, чьей пропажи так никто и не заметил.

Не, ребятки. Хватит с меня этого всего.

Не знаю. Не думаете вы вообще об этом? О том, что нет никакой, в сущности, разницы как ее прожить? Что вот не нравится вам, к примеру, тетенька какая-нибудь, не знаю, дядя ваш родной подонок, друг детства пошел не по тому пути, вырвался вперед может быть, скорее всего даже, иначе кому он нужен вообще, кто будет следить за его дальнейшей судьбой?

И вот вы хотите доказать им всем, что они не правы, а правы вроде как вы. В том и в этом, в как относиться к жизни, в что главное, в чего стоит стыдиться и чего избегать, и вроде как об стенку горох это, доказываете-то вы, а они смотрят сочувственно, это в лучшем случае, и вы чувствуете, что уже самим доказательством этим встаете в позицию проигравшего, но в другой крайности что? молчать? жить самому по себе? умереть в полной безвестности?

И по сути-то, никакой разницы нет, был ты подлецом или честным трудягой, ну мало ли, кто знает, конечно, но вот скорее всего, не знаю, ставьте на это, скорее всего просто сраная пустота, черная-черная пустота, и никакой разницы нет и не было и не будет. И достижения все. Ну помер вот Майкл Джексон, ну не смейтесь, помер он, бедолага, и что? земля что ли кружиться перестала? Коттон может рыдал неделями? Нет, не рыдал. И никто не рыдал. Встали как обычно, собрались, вышли на улицу.

Опустошает это. И я напишу об этом еще сто раз. Как-то мой бывший друг сказал мне «последние пять лет под разными соусами, в каждом, в общем-то, разговоре ты пытаешься сказать мне одно и то же, что вот мол, как плоха и мрачна жизнь, а я смотрю по сторонам и ни хрена, понял? ни хрена, не плоха она, смотрю я и все совсем не так, как ты пытаешься мне…»

А ведь я говорил совсем не об этом.